Форум сайта ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Форум » Войны до XX века » Поле Куликово - искали, где светло?
	перенос

Автор

Сообщение

Александр Аникин

Не зарегистрирован

Отправлено: 19.04.11 11:51. Заголовок: Поле Куликово - искали, где светло?

Далеко не первым мною замечено, что серьёзные историки сильно затрудняются в том, чтобы совместить представление о грандиозности Куликовской битвы со скудостью археологических находок на том её месте, которое они считают бесспорным – правобережье Непрядвы и Дона в непосредственной близости от их слияния. Новейшим изобретением стала точка зрения, изложенная на сайте музея-заповедника «Куликово поле»:http://www.kulpole.ru/index.php?ld=battle несколько десятков тысяч воинов столкнулись на фронте около одного километра. Исходя из характера местности, восстановленного с помощью палеоландшафтных исследований Института географии РАН, руководитель экспедиции Исторического музея Мих. Ив. Гоняный вообще считает, что с каждой стороны было не более 20-30 тысяч (http://www.echo.msk.ru/programs/mir/18969/index.html).

Однако такая версия ставит эпохальное этнообразующее событие в один ряд с рядовыми стычками, известными лишь историкам и любителям истории под названиями битв на Каяле в 1185-м, на Липице в 1216-м, на Сити в 1238-м, на Неве в 1240-м, при Раковоре в 1268-м, при Любутске в 1372-м, на Пьяни в 1376-м или на Воже в 1378-м годах. В то же время именно поле Куликово как место противостояния добра и зла и Мамай как воплощение беды и опасности запечатлены свободной от предвзятости придворных поэтов и летописцев народной памятью в выражении «как Мамай прошёл» и эпических песнях, исследованных, например, Бор. Ник. Путиловым в труде «Куликовская битва в фольклоре». Ни Батый, ни Тохтамыш, ни Девлет-Гирей не оставили столь устойчивого следа за пределами теремов и келий.

Кроме того, подгонка версии под данные палеогеографов упускает из виду то обстоятельство, что укоренившееся в сознании серьёзных историков место вообще не было полем – широким ровным непересечённым пространством. Тем более в этой версии нет объяснения тому, что ордынское войско углубилось в узкий проход через лесной массив, когда чуть левее, сорок вёрст к западу, по главному водоразделу Дона и Оки проходила наезженная степная дорога, позднее названная Муравским шляхом, которая по Тульскому степному коридору безо всяких лесных блужданий выводила к Оке в окрестностях Серпухова. Именно этой дорогой пойдёт через два года Тохтамыш, через пятнадцать лет попытается пройти Тимур, эта дорога в XVI веке станет символом бесчисленных несчастий, которые нагрянут по ней с набегами крымских разбойников. И как раз на Муравском шляхе указывает расположение Куликова поля Книга Большому Чертежу – как место расположения истоков рек Упа, Непрядва, Меча, Солова, Плава, Снежеть и Иста.

Серьёзные историки, безо всякого сомнения знакомые с Книгой Большому Чертежу, для соединения описанного в ней Куликова поля с Куликовым полем "Задонщины" вводят понятие «Куликово поле в широком и узком смысле», бесстрашно смешивая в один топоним разделённые руслом Непрядвы участок степного шляха и лесистое междуречье той же Непрядвы и Дона на их правых берегах.

Книга Большому Чертежу любителям истории доступна в замечательном издании Ленинградского отделения Института истории АН СССР, подготовка к печати и редакция Ксении Николаевны Сербиной, изд. АН СССР, М.-Л., 1950. Среди важнейших целей её создания в начале XVII века было указать «на реках татарские перевозы и перелазы, которыми татаровя приходят в Русь». Указания на места, где «лазят татарове на Русь», встречается в тексте девять раз, упомянут Костомаров брод через Упу близ Тулы, перевоз через Оку под Серпуховом и вообще все узлы Муравского шляха. Однако «Тацинскому» броду через Дон у устья Непрядвы и какой-либо ведущей к нему сакмы в Книге Большому Чертежу места не нашлось.

Мамаева орда занимала те же степные просторы от правобережья Волги до Днепра и приморский степной язык в сторону Дуная, что и Крымская орда во времена составления Книги Большому Чертежу. Кроме того, в XIV веке Орда ещё контролировала лесостепную полосу, из которой её позднее выдавили засечные черты. Личным улусом и, видимо, наиболее надёжной опорой Мамая был Крым. Естественно предположить, что в походе на Русь Мамай пользовался теми же коммуникациями, что и крымские ханы. Дорожное строительство в степи тогда не велось. Ещё в XIX веке Ал. Серг. Пушкин откровенно писал, что «дёрн есть уже природная мостовая; зачем его сдирать…?» («Путешествие из Москвы в Петербург», глава «Шоссе»). Дорогами были маршруты, по которым ходили из века в век, то есть водоразделы, утоптанные бесчисленным множеством копыт, утрамбованные немереным числом тележных колёс. Если полагаться на первоисточники, основные вехи на пути Мамая: левый берег Дона в устье реки Воронеж – место сбора и упорядочивания воинства, в основном состоявшего из ополчения скотоводов-кочевников, весьма удобное обильными пастбищами и водопоями в разгар лета, затем Тихая Сосна, приток Дона уже с правой стороны, Кузьмина гать (совершенно безосновательно иногда отождествляемая с Кузьминой Гатью на Цне, слишком далёкой от места сражения в любом случае), Гусин брод и Непрядва. То есть, спокойно переправившись в глубине степи через Дон в районе устья Воронежа, ордынское войско двинулось на север вдоль правого берега. Очевидный выбор дороги - Муравский шлях, по крайней мере, поначалу.

Где же можно было отклониться от магистрального пути, чтобы попасть к устью Непрядвы? Войско, хотя бы и конное, и, допустим на время, всего лишь в составе двух-трёх туменов, но не без тележного обоза, не может двигаться совсем уж по бездорожью. Мало-мальски пригодная тропа проходила по малым водоразделам от пересечения будущего Муравского шляха с бассейном Красивой Мечи, где сейчас город Ефремов, по правому берегу километров тридцать пять, затем через Мечу и Птань на северо-восток. Конному войску с кибитками дней пять пути, не более. То есть свернуть с Муравского шляха ордынское войско должно бы было не ранее 2-3 сентября.

Но русское-то войско, если исходить из первоисточников, тоже двигалось не по главной дороге Муравского шляха! Не у Серпухова, где было это всего удобнее, а у устья Лопасни Ока была форсирована уже 26 августа, за неделю до того, как движение Мамая в сторону устья Непрядвы могло обозначиться. Рати, стало быть, двинулись навстречу врагу по дороге, на которую он ещё не вступил?

Московские воеводы, судя по всему, располагали превосходной тактической разведкой. Она своевременно вскрывала обозначившиеся манёвры ордынцев. Однако предполагать осведомлённость русской стороны об оперативных планах противника до того, как соответствующее движение началось, было бы слишком смело.

Серьёзные историки не случайно обходят стороной детальное описание маршрута ордынского войска к Куликову полю – они его просто не знают. Даже Вад. Леон. Егоров в фундаментальном труде «Историческая география Золотой Орды в XIII-XIV вв.» (Москва, «Наука», 1985), детально изложив, в частности, маршруты набегов Батыя и Тохтамыша, о движении Мамая пишет скупо, обозначив его вехами: Причерноморье, правый берег Дона, Меча и Непрядва, причём для рывка к Непрядве Мамаю, по Егорову, пришлось стать «психически неуравновешенным» (Глава пятая. Военно-политическая география Золотой орды.)

Словом, даже допустив, что Мамай располагал не более чем тремя туменами, привести два противостоящих воинства к 8 сентября на правый берег излучины Непрядвы-Дона без очевидных несуразностей не удаётся. Однако насколько правомерно само допущение такой численности, сделанное явно с целью уместить войска в лесном проходе шириной километр?

Действительно, в те же времена не в меру затянувшаяся и распространившаяся внутрисемейная свара, известная как Столетняя война, состояла из стычек вооружённых групп числом в несколько тысяч, а то и сотен, профессиональных головорезов. Споры Новгорода и Пскова с католическими соседями из-за Ландскроны, Копорья или Изборска решались ратями сопоставимой численности. Русские князья тягали друг у друга Коломну, Торжок и Ржев силами, подобными по масштабу. На этом фоне 20-30 тысяч воинов – крупное войско.

Однако в ту же эпоху Евразия знала и военные кампании иного рода. Когда решался вопрос о том, станет ли «мягкое подбрюшье Европы» на несколько столетий мусульманским, западноевропейское рыцарство стянуло к Никополю против Баязета чуть ли не все свободные силы. Позднее Баязет сражался с Тимуром. Ранее Тимур, неоднократно, воевал с Тохтамышем. Ещё ранее Тохтамыш вышел на бой с тем самым Мамаем, который, якобы, накануне располагал всего двумя-тремя туменами. Во всех этих случаях источники указывают численности войск каждой из сторон около ста тысяч воинов и даже много более. Но мог ли вообще Мамай мобилизовать силы до 100 тысяч?

Не без оснований Мих. Игн. Иванин («О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар и среднеазиатских народов при Чингис-хане и Тамерлане». Издание Военно-учёного комитета. Под редакцией князя Н. С. Голицына. СПб., 1875), лично знакомый с кочевниками по Центральной Азии, считал возможным воссоздавать состояние военного дела в Орде XIII-XIV веков на основании свидетельств де Боплана и его современников: «порядок движений и действий крымских татар при их набегах так приноровлены к характеру степной местности, к быту кочевого народа и к свойству их войны, что он может быть принят почти общим для всех кочевых народов Средней Азии и следовательно без большой погрешности можно допустить, что он же существовал и в войсках Чингис-хана и Тамерлана, но только в лучшем виде и в большем совершенстве, чем у крымских татар». Кочевники причерноморских степей пребывали в многовековом социально-экономическом застое, ещё в середине XVII века они воевали стрелами, саблей и арканом. Если что у них и изменялось, то в сторону деградации.

Территория Мамаевой орды, повторюсь, включала в себя, в частности, и всю территорию более поздней Крымской орды. Силы Мамая, видимо, были заведомо больше, чем собственные силы любого из крымских ханов. Не забудем, что Мамай (формально – не он, а очередной хан-чингизид, младший тандемократ при Мамае) был правителем суверенного государственного образования, генуэзские города Крыма платили ему дань, бахчисарайские же ханы были вассалами султанов, и налоги с городов Причерноморья шли в Стамбул, в общем, в сопоставимых ценах Мамай должен был располагать бóльшими и людскими, и финансовыми ресурсами.

Но минимум крымского войска в походах, возглавляемых лично ханом, который можно извлечь, например, из сопоставления текстов Гийома Левассера де Боплана «Описание Украины», Эвлия Челеби «Книга путешествий» и Сигизмунда Герберштейна «Записки о Московии» – 80 тысяч всадников с тремя лошадьми в среднем каждый и несколько тысяч кибиток в обозе. Ещё при Чингизе каждый десятник был выделен тем, что имел одну кибитку. Колёсные обозы вышестоящих начальников, очевидно, были богаче. Главные силы, после выделения 1/3 общей численности для левого и правого походного охранения на дистанции дневного перехода, вместе с обозом двигались, занимая пространство размером километр по фронту на два километра в глубину. Такой массе требовалась просторная дорога, а на ночь – обширное пастбище, водопой и дрова. Не случайно де Боплан, рисуя примерный маршрут крымского отряда через водораздел, заканчивает его пересечением какой-то реки, видимо, бродом. Не было более удобной стоянки в степи для конного войска, чем окрестности проточного водоёма с пологими берегами, поросшими травой и редколесьем.

Итак, собрать войско числом, минимум, до 100 тысяч всадников Мамай в принципе мог. Но стал ли он это делать для похода на Москву? В поисках ответа на вопрос о масштабе привлечённых сил и средств попробуем сначала определить цель кампании: а зачем ему этот поход вообще понадобился? С тех ещё пор, как старший сын Даниила Московского Юрий женился на сестре хана Узбека, в пределы Московского княжества ордынцы наведывались лишь в виде мелких отрядов, вышедших из повиновения владетельных ханов. Сами ханы и их приближённые были довольны данью, московские князья платили её лучше, чем кто бы то ни было. Приписывать же Мамаю «психическую неуравновешенность» и авантюристичность стратегических решений безосновательно. По праву рождения он был лишь одним из многих тёмников, а собственными усилиями стал единственным, первым после хана - беклярибеком. И не потому лишь, что он был зятем Бердибека, ведь карьера Мамая пошла особенно круто вверх именно после смерти царственного шурина. Мамай в качестве старшего тандемократа двадцать лет твёрдо удерживал власть над правобережьем Волги, и его чингизиды жили дольше, чем правители левого берега. То, что Мамай трижды захватывал Сарай и трижды его терял, говорит о его способности сохранять власть даже после неудач, а это не часто встречающееся качество среди земных владык. Достоверно известные факты сочетаются с личностью безжалостной, бессовестной, хитрой и расчётливой, словом, как полагается не наследственному, а карьерному правителю. Конечно, не без некоторой параноидальности, обязательного свойства властолюбцев. И если, наконец, Мамай взялся решать задачу, оказавшуюся ему не по силам, на то были серьёзные причины.

К тому времени, когда Мамай задумал роковой поход, на левом берегу появился Тохтамыш, что само по себе мало что значило. Но Мамай должен был знать, что за Тохтамышем стоит Тимур, а из этого следовал вывод, что правитель земледельческо-ремесленно-торговых областей Центральной Азии намерен вмешаться в дела Северного Причерноморья. Теперь-то мы знаем, что так оно и вышло уже после краха Мамая. Тимур, опираясь на экономическую базу оседлого населения, имел постоянное профессиональное войско. Мамай такой базы не имел, понимал, что в борьбе с Тимуром проиграет, и пошёл на отчаянный шаг – попытался сделать собственным владением русские земли, то есть использовать без остатка все ресурсы цивилизованной страны. Другого выхода для сохранения суверенитета у него не было.

Если такое предположение верно, а других убедительных версий пока не приводится, Мамай пошёл ва-банк, мобилизовав всё, что смог. В этих условиях ополчение 100 тысяч недурно владевших луками скотоводов – очень скромная, минимальная оценка того воинства, что пришло на Куликово поле с полуденной стороны.

А в силах ли была политическая элита московского княжества противопоставить Мамаевой орде сравнимую силу? Судя по всему, степень опасности оценена была правильно – для русского боярства речь шла о жизни и смерти. На предельное напряжение ресурсов причерноморских степей Залесье ответило адекватно.

Традиционный сезон набегов степных кочевников на земледельческие области – бабье лето. В это время конское поголовье находится в наилучшем состоянии после летней пастьбы. Не случайно первоисточник сообщает, что «Не спешит бо царь того ради итти — осени ожидает» (серьёзные историки вдоволь поупражнялись над толкованием этой простой фразы). Но в это же время благодаря паузе в сельскохозяйственных работах могут быть мобилизованы и практически все трудоспособные земледельцы – при крайнем напряжении, до 10% населения. Георг. Влад. Вернадский в книге «Монголы и Русь» оценивает численность населения Владимирского княжества, то есть Москвы с сателлитами, в 15-17 тём по 200 тысяч человек в тьме. Даже если здесь допущено некоторое преувеличение, московский мобилизационный ресурс был сопоставим с ордынским. Косвенно подтверждает исключительность численности войска беспрецедентное указание первоисточника на то, что воины, собравшись в Москве, двинулись тремя разными дорогами, чтобы вновь соединиться в Коломне. Это сообщение не несёт ни художественной, ни идеологической нагрузки и поэтому не похоже на вымысел.

Что же касается боевой подготовки, то сделать из крестьянина сносного пешего бойца было не столь трудно, как в более поздние времена, когда достижения разума значительно усложнили средства самоистребления человеческого рода. Обращаться с топором умели все, а древко сулицы или копья для мозолистых рук ратаев-ратников ничем не отличалось от черенка лопаты или вил. Даже в начале XVIII века, как известно (Олег Леонов, Илья Ульянов, «Регулярная пехота 1698-1801»), «одетые в мундиры русские мужики действовали фузеей, как рогатиной или вилами» - и на следующие двести пятьдесят лет русская штыковая атака стала кошмаром Европы. Конечно, при недостатке защитного вооружения пешей рати суждено было бессмысленно погибнуть под стрелами, если бы не удалось навязать противнику рукопашный бой. Видимо, навязали.

Но почему же серьёзные историки скоро уже двести лет, как загоняют два экстраординарных по размерам войска в глухомань излучины Непрядвы-Дона, да с недавних пор ещё и произвольно сокращают их численность применительно к ландшафту этой глухомани? Благодарить за это приходится не слишком способного, но усердного стихотворца, написавшего «Задонщину», точнее, нарезавшего куски из «Слова о полку Игореве», переложившего их применительно к эпохальному сражению 1380-го года и склеившего переписанные фрагменты в новую поэму. Вдохновлённый мотивами «Слова», особенно – стремлением главного героя напиться водою из синего Дона, автор «Задонщины», не беспокоясь об исторической правде, перенёс описываемое им генеральное сражение с главного водораздела широкой степной дороги на малоезженную тропу, а пересечению Дона близ устья Непрядвы придал значение необратимого стратегического манёвра, совершённого во исполнение судьбоносного решения.

А что такое Дон сразу после впадения Непрядвы? В отличие от Дона в нижнем течении, к которому безуспешно стремился герой «Слова о полку Игореве», здесь он представляет собой лишь одну из множества речушек, которые, при неразумном выборе маршрута, в этой местности можно переходить по нескольку раз за день. Действительным Рубиконом в контексте столкновений Руси с Ордой несколько столетий подряд была судоходная на этом направлении Ока. Судьбоносным и рискованным решением московских воевод было именно перейти Оку (один из участников военно-исторических форумов справедливо как-то заметил: а почему не «Заокщина»? – и в самом деле, почему?) Можно поверить первоисточнику в том, что,«когда услышали в городе Москве, и в Переяславле, и в Костроме, и во Владимире, и во всех городах великого князя и всех князей русских, что пошел князь великий за Оку, то настала в Москве и во всех его пределах печаль великая, и поднялся плач горький, и разнеслись звуки рыданий». Ещё в конце XVI века в Москве считали Рязанщину предпольем и спохватывались, лишь когда степняки начинали переправляться через Оку.

Но под влиянием «Слова» автор «Задонщины» всё своё вдохновение направил на превращение именно Дона в главный топоним своей поэмы, что оказало влияние на дошедшие до нас поздние списки других частей триединого первоисточника. Так слагаются легенды о подлинных исторических событиях, и легенда кажется реальнее действительности.

Впрочем, фантазия автора «Задонщины» возникла не на совсем пустом месте. Дело в том, что, как мы уже знаем, правила войны в степи требовали, чтобы Мамай направил пару туменов в боковые походные охранения – и слева, и справа. Догадывались об этом и московские воеводы, благоразумно решившие выслать навстречу и свою конную походную заставу, возможно, ею командовал Владимир Серпуховской. Правое крыло ордынцев, оставив кибитки в общем колёсном обозе и взяв только вьючных и заводных лошадей, отделилось от главных сил, когда они приблизились к Красивой Мече вблизи нынешнего Ефремова, и двинулось на восток, примерно на дневной переход, по дороге, где сейчас проложена региональная трасса Р-141. Вблизи того места, где Красивая Меча делает почти замкнутую петлю, на этой трассе сейчас находится село Кузьминский. Возможно, этот топоним – напоминание о Кузьминой гати «Сказания о Мамаевом побоище». Переправа через Мечу в этом месте для стотысячного войска с тележным обозом крайне затруднительна и нерациональна во всех отношениях. А вот пара туменов с вьючным обозом, напротив, только рада была удобному водопою и обильному выпасу, подходившим для отдыха днём 6 сентября. На следующий день правое крыло отправилось на северо-восток, узкой дорогой, и по сей день имеющей грунтовое покрытие, совершенно непригодной для главных сил, в сторону реки Птани. Там вблизи современного села Гусевка и поныне находится брод, возможно, тот, что назван в «Сказании» Гусиным. Двигавшееся навстречу левое крыло русских войск тем же вечером 7 сентября переправилось через Дон чуть ниже устья Непрядвы. Головные разведывательные отряды схлестнулись. Стороны узнали о расположении друг друга. Между ними была лишь ночь – и никакого иного места, пригодного для стоянки, то есть где бы были водопой, выпас и дрова. Так и заночевали на дальности перехода отряд от отряда.

Наутро 8 сентября с восходом солнца, оставив вьючный обоз на берегах Птани, тумены двинулись к устью Непрядвы. Тот холм (названный во вторичных источниках «Красным»), где сейчас стоит монумент, конечно, был уже занят русским отрядом. За шесть часов походной рыси, сначала на север к месту нынешнего села Куркино, затем по направлению региональной трассы Р-142, а потом чуть к северо-востоку по направлению трассы Р-145, тумены вышли на рубеж развёртывания в боевой порядок и сменили заводных коней на боевых. Русские их ждали на удобной позиции, заняв господствующую высоту.

После трёхчасового боя ордынцы, безжалостно загоняя коней, обратились в бегство по тому же пути, которым пришли на «Куликово поле» "Задонщины" – сначала до Гусина брода через Птань, где попытались забрать свой вьючный обоз, затем к Кузьминой гати через Красивую Мечу - в 25-ти старых верстах, 50-ти километрах малоезженной степной тропы от «Красного холма». Там на топких берегах возникла обычная при бегстве толчея, драка между своими и, уже в сумерках, избиение отставших. Изрядная часть коней и поклажи досталась преследователям.

Вот эту стычку боковых походных застав поэт – автор «Задонщины» и изобразил генеральным сражением.

В Воловском районе Тульской области, в нескольких километрах к востоку от федеральной трассы М-4, заменившей исторический Муравский шлях, находится посёлок Красный Холм. Судя по топографической карте, он и в самом деле расположен на холме или двух холмах. А по описанию Книги Большому Чертежу посёлок Красный Холм попадает в центр Куликова поля. Но никто не искал массовых захоронений вблизи Красного Холма.

Заметим, триединый первоисточник не упоминает ни Красный холм, ни конкретное расстояние 25 старых вёрст (50 километров) до Красивой Мечи. Эти данные впервые для широкой публики появились в подвижническом труде старательного энтузиаста, отставного флотского офицера Ивана Фёдоровича Афремова «Куликово поле» в 1849-м году (http://www.prlib.ru/Lib/pages/item.aspx?itemid=4072). Почему-то от посёлка Красный Холм по трассе М-4 до моста через Красивую Мечу вблизи Ефремова - те же 50 километров, что от монумента до предполагаемой в данной версии Кузьминой гати. Возможно, у Афремова был ещё какой-то недошедший до нас источник с описанием событий сентября 1380-го года, может, обрывки предположенного А.А. Шахматовым «Слова о Мамаевом побоище», которые могли быть приняты Афремовым за фрагменты Летописной повести?

Ив. Фёд. Афремов, кроме того, дополняет известный нам триединый первоисточник ещё и указанием на разделение так называемого Засадного полка – часть его под командованием Боброка преследует противника до Красивой Мечи, а Владимир Серпуховской ищет на поле боя великого князя. Если же, как теперь можно предположить, сражение состояло их двух столкновений – застав и главных сил, то и произойти всё это могло не в один день, и Владимир Серпуховской, подобно Блюхеру под Ватерлоо, успел к главному сражению в решительный момент. А поскольку два боя состоялись в два разных дня, то из-за их поэтического и летописного совмещения произошла путаница с датами и днями недели: Рождество Пресвятой Богородицы в 1380-м году пришлось на субботу, а триединый первоисточник называет, в разных списках, пятницу, среду или воскресенье, что породило сомнения в правильности указания года сражения (например, А.В. Журавель, «В 1380 году Куликовской битвы не было»).

Данная версия отнюдь не претендует на истину в последней инстанции. Но мне кажется обоснованным провести некоторые археологические изыскания на настоящем Куликовом поле, в окрестностях посёлка Красный Холм Воловского района Тульской области.